Дураки и герои - Страница 91

– Откуда ты знаешь, что мне кто-то звонил? – жестко спросил Сергеев.

– Глупый вопрос. Ты же сам знаешь ответ, Сергеев. Твоя война давно кончилась, а ты почему-то отказываешься в это верить. В мире нет абсолютного зла и абсолютного добра, Миша, все зависит от стороны, которую ты принимаешь. Картинка на экране телевизора – это только картинка, все остальное зависит от комментария…

– Кто просил тебя позвонить? – спросил он и понял, что боится услышать ответ. – Это тоже секрет? Ты знаешь, мне интересно, какие у тебя расценки? Сколько ты берешь за то, чтобы закрыть на что-то глаза, прокомментировать картинку в нужном ракурсе или за то, чтобы позвонить бывшему мужу…

– Дурак ты, Сергеев, – сказала Плотникова устало. – Как есть дурак… Неужели ты думаешь, что я хоть на минуту поверила в то, что могу тебя остановить? Я просто не хочу, чтобы тебя убили. Мне должно быть все равно, а мне почему-то не все равно! Понимаешь ты, чурбан! Мне не все равно! Я не хочу, чтобы кто-то позвонил мне и сказал, что тебя больше нет, потому что ты не понимаешь правил игры… И не говори мне, что это не игра, Сергеев! Это именно игра! На деньги! Только на большие деньги. Настолько большие, что все мы – бесконечно малые величины. Ставка – целая страна, понимаешь ты, идеалист сраный? Страна! И в какую сторону она наклонится, для народа совершенно все равно – его будут еб…ть, как еб…и всегда. Одни тянут влево, другие вправо, и у каждого своя корысть. А у тебя ее нету. Поэтому – отвянь. Сделай вид, что у тебя отшибло память. Улетай на Канарские острова. На Мальдивы. На Кубу свою любимую улетай! Хочешь – я с тобой полечу! Но не лезь к Мангусту! Он убьет тебя, Сергеев!

Она замолчала на мгновение и добавила:

– Это он звонил мне, Миша.

– Я догадался, – ответил Сергеев.

– Я боюсь его. Ты был прав, когда говорил, что он страшный человек…

– Вика, – сказал Сергеев. – Давай обсудим это потом, когда я вернусь…

Моторы ревели все громче, свист турбин наполнил фюзеляж самолета, и сероглазая стюардесса нависла над креслом Михаила с укоризненным выражением на лице.

– Ты не станешь вмешиваться? – спросила Плотникова настойчиво. – Пообещай мне, что не станешь лететь в Москву…

– Прости, Вика, – произнес Сергеев через силу, выдавливая из себя слова, – я тебя не слышу… Я совсем тебя не слышу…

И выключил телефон.

Михаил качнул головой, выскальзывая из полудремы, куда столкнули его воспоминания.

Ныла грудь, боль отдавала в лопатку, но Сергеев чувствовал, что это не сердечная боль, а боль от ушиба – когда хватало сердце, у него сбивалось дыхание. А сейчас дышал он ровно, только испарина, выступившая на висках, напоминала ему, что организм измучен и требует отдыха.

…Он заставил себя вернуться в реальность, запереть хрипловатый голос в дальних комнатах памяти и закрыть дверь. Но не навсегда. Потому что от прежней жизни не осталось практически ничего, кроме воспоминаний.

Маскировочные сети, накрывавшие кибуц сверху, создавали в домах сумрак и средь белого дня, поэтому в гостевой, в специальных держалках, дожидались своего часа смолистые толстые лучины. По подшитому светлыми досками потолку тянулись темные пятна копоти.

– Сейчас, – сказал Левин, потирая ладони, – поесть принесут. Горяченького! И выпить!

Он бросил взгляд на Мотла.

– И доктора для тебя, Матвей, нужно… Что-то ты совсем мне не нравишься…

– Ира здесь еще? – спросил Мотл негромко, будто бы выдавил из себя через силу.

Левин кивнул.

Мотл невольно улыбнулся, отчего лицо его ожило на мгновение, потеряв схожесть с посмертной маской.

– Плохие новости, – произнес Левин чуть погодя, нарушив висящее в комнате молчание. – Знаешь, Сергеев, у меня впечатление, что на севере я скоро останусь один.

– Последняя колония? – спросил Михаил, заранее предвидя ответ.

– Еще нет, но до этого недалеко…

– Все так плохо?

– Гораздо хуже, чем было год назад, Миша. Или полгода назад.

– Равви ты не говорил?

– Равви я не говорил. Объяснять почему? Или ты сам догадаешься?

Они снова помолчали, но остальные присутствующие так напряженно вслушивались в возникшую паузу, что молчание стало невыносимым.

– Нам ты можешь сказать, что происходит? – спросил Сергеев.

Левин пожал плечами и полез в самодельный комод, напоминающий нижнюю часть старого массивного буфета.

– Могу, – голос его доносился глухо, словно из другой комнаты. – А я из этого секрета и не делаю, только сам понимаешь, что Равви немедленно бросится сюда, ко мне на выручку, а я не хочу подставить его отряд под удар.

Он появился из внутренностей буфета с большой, литра на два, пластиковой бутылкой.

– Тем более что у меня одни предчувствия, – закончил Сорвиголова, выставляя заначку на стол. – Из моих колонистов с начала осени никто не пострадал. Поля убрали без единого выстрела. Веришь, один раз на востоке нарисовались какие-то орлы на тачанках, покрутились в километре от плантации и слиняли в проход на минном поле. Мои минометчики и прицелиться не успели…

– В проход, говоришь? – переспросил Мотл. – Интересно.

– Вот и мне интересно, – согласился Левин, щурясь. – Тем более что проход был не наш, наш левее метров на триста. Мы, вообще, не знали, что там проход есть. И еще, знаете, раньше над кибуцем хоть раз в месяц, но обязательно пролетал вертолет. А теперь не летает.

– Так вы бы радовались, – хмыкнул Вадик и потрогал малиновое правое ухо. – На фиг надо, чтобы над вами летали? Хоть раз в месяц, хоть чаще?

– Было бы неплохо, чтобы не летали совсем, – сказал Левин и улыбнулся Вадиму, но как-то невесело улыбнулся. – Кто ж спорит? Только вот когда нарушается определенный порядок, порядок, к которому ты привык, значит, что-то идет не так.